Если бы я хоть что-нибудь понимал в живописи, я, наверное, выбрал бы картину Оскара Рабина "Виза на кладбище" (если не ошибаюсь, картин с таким названием у него не меньше трех) и написал примерно следующее.
Я иду по галерее от картины к картине. Начало новой эпохи, эпохи ярких контрастных цветов и четко прорисованной формы, эпохи авангарда.
Вот незнакомец с малиновым цветком в петлице и с красными маковыми щеками бесстрастно взирает на нас, жителей другого века. Вот равнодушная зеленая агава укрывает листьями томики модных французских романов, а вот и знаменитый черный квадрат - символ супрематизма. Братство Бубнового валета и его товарищей постепенно сменяется символизмом иконописных ликов Петрова-Водкина, и я все ближе к тридцатым и сороковым. Вот и "Будущие летчики" Дейнеки и его же босоногие крепко сбитые строительницы новых цехов, еще сохраняющие черты авангардной живописи. А вот, наконец, и классические реалисты - Пластов, Терпсихоров, Герасимов.
Парадный двойной портрет Сталина и Ворошилова кисти Герасимова абсолютно антогонистичен нарочито примитивистским полотнами Гончаровой. Но еще невероятнее то, что Герасимов в годы юности был приверженцем импрессионизма.
Все это художники одного поколения и одного времени - времени, которое их объединило и разъединило, времени войн, революций и исторических переломов.
...
А вот следующее поколение - поколение тех, кто годился в сыновья родоначальникам русского авангарда: Рабин, Турецкий, Пивоваров, Рогинский. Поколение тридцатых годов, поколение "Будущих летчиков".
Оскар Рабин, как и все дети, верил в далекое и прекрасное будущее, он смотрел в синее небо над Москвой на летящий белый аэроплан, как смотрели на аэроплан его ровесники-мальчишки с картины Дейнеки, и жизнь казалась невообразимо яркой и бесконечно счастливой.
А потом была война, прокатившаяся катком по всем жизням, Учитель, прошедший с Рабиным рядом до конца, был юношеский порыв и отторжение парадно-слащавых портретов в обрамлении цветов, колосьев и румяных пионеров. Настоящая жизнь была другой: бедной, впроголодь, в бывшем лагерном бараке на станции Лианозово под Москвой.
И было ответное непризнание Оскара Рабина, его неба и земли, его взгляда на мир - его мир был слишком реален и груб. Но он был честен, в отличие от другого, официального. В его мире не было юных мечтателей, глядящих в небо. Мальчишки выросли, надели форменные шинели и потеряли наивную восторженность, - какими их и увидел в вагоне метро другой художник, Борис Турецкий.
И в то время, пока любимый художник отца народов продолжал лакировать парадную социалистическую реальность, Рабин, возвращаясь домой после разгрузки вагонов, писал пустырь за окнами, нефтелавку и тусклый желтый свет фонарей, освещавших покосившиеся заборы, стены бараков и весь тот нехитрый быт, в котором он жил.
Да, Рабин и Герасимов так же были художниками одного времени, времени, называемым "оттепелью", но как же отличалось их зрение, какой разной была их жизнь и их живопись.
Сегодня Оскару Рабину уже много лет, и уже много лет он живет в Париже, куда его вытолкнула Родина. Вытолкнула в самом прямом смысле: выпроводила на выход, выдав загранпаспорт ему, жене и сыну по вдруг ни с того ни с сего появившейся туристической визе и не позволив вернуться назад. Причина была проста - Рабин организовал ту самую знаменитую "бульдозерную выставку" в Битцевском парке в 1974 году. Это был бунт, а бунт Родина простить не могла. И хотя гражданство Оскару Рабину вернули спустя двенадцать лет вынужденной эмиграции, это уже ничего изменить не могло.
P.S. Впрочем, если вернуться назад, в начало эпохи русского авангарда, в начало ХХ века,- французскую визу на кладбище "выхлопотали" и Гончарова, и Экстер, и Ларионов, и Шагал, и Анненков... Наверное, это не самая плохая компания, если не думать о кладбище?
Да, именно так бы я и написал. Но, к сожалению, я ничего не понимаю в живописи:(
Journal information